СОВРЕМЕННАЯ ИММУНОЛОГИЯ: ПРОТИВОРЕЧИВОЕ СОСТОЯНИЕ В «МИРЕ ИДЕЙ» И В «МИРЕ ВЕЩЕЙ» *

© 2019 Нестор Александрович МАНИЧКИН, Марк Васильевич ГОЛОВИЗНИН

МАиБ  2019 – № 2(18)

DOI: https://doi.org/10.33876/2224-9680/2019-2-18/07

Ссылка при цитировании:

Маничкин Н.А., Головизнин М.В. (2019) Современная иммунология: противоречивое состояние в «мире идей» и «мире вещей». Медицинская антропология и биоэтика, 2(18).

Нестор Маничкин беседует с Марком Головизниным

Маничкин Нестор Александрович –

кандидат исторических наук,

научный сотрудник

центра медицинской антропологии

Института этнологии и антропологии

им. Н.Н. Миклухо-Маклая РАН

(Москва)

https://orcid.org/0000-0001-9308-0094

E—mail.:

nes.pilawa@gmail.com

Ключевые слова: иммунология, иммунитет, холизм, витализм, жизненная сила, история медицины, биомедицина, биополитика, интеграция медицинских систем, вакцинация

Аннотация: В интервью обсуждается эволюция представлений о так называемой «жизненной силе» организма, повлиявших на становление и развитие иммунологии как науки. Современная иммунология испытывает ряд теоретических и методологических сложностей, связанных с «субъектностью» ее базовых категорий «свое – чужое», «сигнал опасности» и т.п., а также с «объектностью» ее материальных составляющих: иммунных клеток, антител, цитокинов и пр. Все это представляет большой интерес для медицинской антропологии. Затронут вопрос влияния культурного дискурса на моделирование медицинских знаний. Уделено внимание вероятным перспективам развития понятия «иммунитет» и иммунологии в целом.

*Публикуется в соответствии с планом научно-исследовательских работ Института этнологии и антропологии РАН

Н.М.: В предисловии к учебнику по иммунологии 2000-го г. выпуска отмечается, что на современном этапе развития иммунология быстро «обогащается новой фактической информацией» и в силу этого оказывается «на передовой всей современной медицины», причем в задачи иммунологии теперь входит и «пересмотр многих традиций всей практической медицины XX в.» Иммунология при этом видится как бы новым двигателем всей медицинской науки (Хаитов и др. 2000). Уже в начале 1990-х гг. иммунология присоединилась к обсуждению того, что такое тело, здоровье, болезнь, жизнь и смерть, а для кого-то даже стала определять этот дискурс (Сивков 2014). Все это, конечно, подразумевает и ауторефлексию самой иммунологии. Расскажите, пожалуйста, с чего началась иммунология и как появилось представление об иммунитете.

Марк Васильевич Головизнин –

кандидат медицинских наук,

доцент кафедры внутренних болезней стоматологического факультета

МГМСУ им. А. И. Евдокимова

(Москва)

https://orcid.org/0000-0002-0004-4615

E-mail.: consbric2014@gmail.com

М.Г.: В настоящее время иммунология действительно считается медицинской наукой номер один. Такое мнение о ней утвердилось уже более тридцати лет назад, поэтому знание основ иммунологии для современного доктора – это вопрос и научной квалификации, и профессионального престижа в сообществе медиков.

Официальная история иммунологии неотделима от драматической и противоречивой истории вакцинации, о чем, я думаю, мы тоже поговорим. Но в качестве «официальной точки отсчета», которую можно назвать рождением современной иммунологии как науки принято считать октябрь 1908 года, когда было принято решение о присуждении Нобелевской премии в области физиологии и медицины. Тогда германский исследователь Пауль Эрлих1 и наш Илья Мечников2вместе получили Нобелевскую премию. Мечников получил ее за открытие защитной роли фагоцитоза и клеточную теорию иммунитета, а Эрлих за открытие антител и гуморальную теорию иммунитета. Все это позволило ввести понятие «иммунитет» в научный дискурс, в соответствии с тем уровнем знаний о жизни, который существовал в начале ХХ века. Однако само это понятие существовало задолго до открытий названных ученых. Долгое время понятие о защитных реакциях организма, то есть понятие об иммунитете, заключалось в термине жизненная сила (vis vitalis).

Вокруг понятия жизненная сила строится медицинское учение Парацельса3.  Он находился в конфликте с господствовавшими в его время идеями, берущими начало в античности. Из-за этого стал изгоем, чему способствовало также его обыкновение читать лекции не на латыни, языке научного мира, а на разговорном старонемецком языке. Конфликт Парацельса с научным наследием античной медицины и идеями Гиппократа не способствовал его славе, скорее, напротив – явился причиной его остракизма и забвения. Несмотря на это, с именем Парацельса связывают иатрохимию – предтечу современной фармакологии. Надо сказать, что и Парацельс и, кстати, его последователь, основоположник гомеопатии Самюэль Ганеман4, оба разделяли представление о том, что люди защищены от болезней нематериальной жизненной силой, vis vitalis. Эта сила упоминается и в современных учебниках по гомеопатии. Последователи Ганемана считают, что своими лекарственными препаратами они, если пользоваться компьютерной терминологией, как бы перезагружают жизненную силу внутри человеческого организма.

Вокруг жизненной силы, этого защитного начала, вращались и представления античных философов. Тогда же наметилось разделение по вопросу того, чем и как лечить человека, а это, в свою очередь, исходило из философии. Так, Парменид, Платон и Эмпедокл считали, что подобное воспринимается подобным, а Анаксагор, в отличие от них, настаивал, что противоположное воспринимает противоположное. Олимпиодор, апеллируя к Гиппократу и Аристотелю, развивал идею о принципах катарсиса. Сам Аристотель, который занимался и философией, и медициной, и музыкой, считал, что болезненные состояния можно излечивать с помощью звуков, с помощью музыки.

Если одна группа античных медиков исходила из того, чтобы лечить болезнь противоположными ей средствами, то другая, напротив, из того, чтобы лечить, применяя малую дозу той болезни, которая присутствует в пациенте в большой дозе. Эту идею, по-видимому, развивали пифагорейцы – последователи Пифагора, который ввел в науку понятие числа и счет, то есть меру, что позволило оценивать степень тяжести болезни (Лосев 2010). Все эти рассуждения строились вокруг категории жизненной силы – которая впоследствии трансформируется в понятие иммунитет. Таким образом, представления об иммунитете бытовали задолго до того, как были открыты фагоциты и лимфоциты.

Н.М.: А что к этим представлениям добавили непосредственно наблюдения за больными и умирающими людьми?

М.Г.: Многое добавили. Уже в средние века было замечено, что некоторые люди, переболевшие, но выжившие во время свирепствующих эпидемий, больше не подвергались данным инфекциям. Врачи отметили, что некоторыми болезнями можно было заболеть только один раз. Разумеется, их заинтересовали причины этого явления. Наблюдения породили некоторые объяснения, такие, которые были возможны в те времена с тем уровнем научных знаний. В основном эти объяснения вращались вокруг идеи о существовании некоего субстрата в организме человека, который во время болезни подвергается определенным трансформациям. К примеру, Абу Бакр Мухаммад ар-Рази, известный как Разес5, считал, что оспа «изгоняет» из крови излишнюю влагу через оспенные пустулы, и поэтому человек больше не заболевает. В XVIII в. тоже говорили об «истощении» болезнью некоего неизвестного субстрата в организме. Эти идеи обосновывали, собственно, принцип лечения подобного подобным, который, с одной стороны, зародился из магико-мистических представлений (изгнание злого духа с помощью злого духа), а с другой – из проекции обычного человеческого опыта: люди воюют друг с другом одинаковым оружием, значит, и с болезнью можно воевать при помощи болезни же.

Н.М.: Как бы то ни было, эти идеи послужили толчком для изобретения действительно полезных методов.

М.Г.: Медицина вообще не может находиться в ожидании, пока наука разовьется достаточно, чтобы понять и объяснить те или иные явления. Как проницательно заметил российский иммунолог Александр Ярилин6, если бы медицина дожидалась научных объяснений патогенеза заболеваний или функционирования человеческого организма, то она могла бы как род деятельности и не появиться (Ярилин 2008). Но именно такое противоречие является причиной определенных странных казусов современной медицины. Например, в лечебном деле прижились препараты, которые появились благодаря устаревшим, отвергнутым ныне представлениям о причинах болезней. Так, ученые давно отвергли малярийную этиологию ревматоидного артрита, однако, противомалярийные средства до сих пор применяются при этом заболевании, давая достоверный клинический эффект.

В то же время биомедицина умеет вбирать в себя народные «ненаучные» средства или далекие от рационального объяснения идеи, а затем перелицовывать их так, что никто не подозревает в них ничего мистического. Далеко не все врачи осознают, что современный гепатопротективный препарат урсофальк восходит к медвежьей желчи (лат. ursus – медведь), которую использовали и до сих пор применяют знахари и шаманы сибирских народов. Биомедицина находит мировоззренческий компромисс с китайской традиционной медициной, присвоив иглоукалыванию название рефлексотерапия, тогда как китайские врачи исходили и исходят не из концепта рефлекса, отсутствующего в древних трактатах, а из понятия о балансе и дисбалансе «жизненной энергии ци», циркулирующей по невидимым меридианам тела. Аналогичные явления имели место и в иммунологии.

Н.М.: Особенно интересно, что, благодаря магическим представлениям о болезнях, люди освоили вакцинацию. Ведь, хотя считается, что она появилась усилиями наблюдательного врача Эдуарда Дженнера7, оспопрививание бытовало и до него. В последнее время об этом писали и в русскоязычных источниках (Головизнин 2017; Головизнин 2018; Добровольская и др. 2012).

М.Г.: Открытия Эдуарда Дженнера могло бы не быть без того, что произошло в 1717 или 1718 году в Константинополе, когда Мэри Монтагю, супруга британского посла в Османской империи, сделала оспопрививание своим детям. Речь тогда шла о так называемой вариоляции – втирании в кожу здоровых людей частиц струпьев, взятых из язв больных «черной оспой». Леди Монтагю оказалась в угрожающих условиях: оспа то и дело вспыхивала в Константинополе и британка пошла на рискованный шаг, чтобы спасти свою семью. Ей это удалось. Вариоляция вызвала закономерный интерес в Лондоне, и через некоторое время от оспы была привита монаршая семья, уже под контролем Лондонского королевского общества.

Ранее вариоляция практиковалась уже очень долгое время. Идея лечить подобное подобным, а в данном случае изгонять «злого духа» оспы при помощи этого же духа, но при соблюдении специальных условий, бытовала отнюдь не только в Античном мире, но в самых разных культурах: в Китае, в Тибете, в Турции, в Индии и в других странах. Особенно старались «прививать» девушек, чьи лица берегли от обезображивания последствиями оспы. То же делали и на кораблях: если кто-то из команды заболевал, брали его биологический материал и втирали в надрезы здоровым людям. Это был рискованный метод, периодически люди умирали, иногда фиксировались вспышки эпидемии, но смертность была многократно меньше, чем во время «естественных эпидемий». Так удалось спасти множество жизней и предотвратить катастрофические последствия распространения оспы, буквально ужасавшей людей. Таким образом, вариоляция, базировавшаяся на магико-мистических представлениях о болезни, осуществлялась задолго до Дженнера. Важно, что даже после обнаружения им безопасной для человека «коровьей оспы» научного обоснования вакцинации не существовало вплоть до открытия антител в 1902 году и до получения той самой Нобелевской премии Эрлихом и Мечниковым в 1908 году.

Н.М.: Умозрительная концепция витализма питает и гомеопатию, вокруг которой не утихают споры. Можем ли мы сравнить донаучное оспопрививание, которое долгое время осуществлялось, хотя и не имело научного обоснования, с гомеопатией, к которой прибегают миллионы людей, хотя достаточного материалистического, научного обоснования этому направлению пока не дано?

М.Г.: Оба этих медицинских феномена появились примерно в одну и ту же эпоху. Если взять период «ненаучного» существования вакцинации, прошедший от вариоляции детей леди Монтагю до открытия антител Паулем Эрлихом, то он занимает почти два века, что по времени сопоставимо с существованием гомеопатии. К слову сказать, распространение вакцинации и гомеопатии в мире было далеко не бесконфликтным. Когда в 1700 году специальный отчет о результатах вариоляции в Китае изучался Королевским обществом, потом появилась первая статья о вариоляции на латыни, написанная доктором Тимони, личным врачом шведского короля Карла XII, а затем привита семья английского короля Георга VI, появились протесты духовенства, которое усматривало в вариоляции рецидив магии и язычества, а именно попытки изгнания беса силами самого же беса (Klebs 1913). Об этом же свидетельствуют «оспенные бунты» – протесты русских крестьян против оспопрививания.

Н.М.: По поводу «оспенных бунтов» надо добавить, что крестьяне выступали не против магии, а против насилия, которое сопровождало непонятные для них процедуры, а также их пугали вспышки заболевания, имевшие место из-за несовершенства технологий. Против магии же, которая виделась в оспопрививании, выступали священники. В те времена цензурой в интеллектуальном пространстве занималось духовенство, в наше время эту роль иногда пытаются осуществлять ученые, включая борцов со лженаукой. Интересно, конечно, было бы понять, как к вариоляции в этом смысле относились сами британские медики из Королевского общества, люди, вне всякого сомнения, просвещенные.

М.Г.: Они руководствовались прагматическими соображениями. Раз «научно обоснованные» на тот момент методы избавления от заразных заболеваний (такие как рвотные, слабительные, клизмы, кровопускания) не только не давали желательного эффекта, но и увеличивали смертность больных, значит, надо было прибегнуть к средствам, которые, пусть и лежали где-то в мистической плоскости, но опыт их применения давал надежду на спасение жизни и здоровья. Далеко не всегда медицина может позволить себе работать только лишь с теми средствами, действия которых можно четко и ясно рационализировать. Плюс к тому, виталистические концепции жизненной силы, господствовавшие в те времена, давали «метафизическое», умозрительное, но соответствующее тогдашнему менталитету объяснение того, что вакцины (как и гомеопатические препараты Ганемана) каким-то образом модифицируют эту жизненную силу организма, побуждая ее бороться с болезнью. Думаю, это явилось источником жизни для вакцинации на «донаучном» этапе ее существования.

Н.М.: Насколько виталистические идеи были свойственны Илье Мечникову?

М.Г.: Ответ на этот вопрос далеко не так прост, как кажется. С одной стороны, материализм Мечникова как биолога-эволюциониста, его приверженность теории Дарвина, не вызывают сомнения. С другой стороны, одну из своих программных статей, напечатанную в 1909 году в престижном журнале «Вестник Европы», Мечников, уже лауреат Нобелевской премии по медицине, назвал «О целебных силах организма» (Мечников 1952). В основу этой статьи лег доклад с аналогичным названием, сделанный гораздо раньше – в 1883 году на съезде русских врачей в Одессе. В этом докладе, текст которого, наряду со статьей 1909 года, опубликован в академическом собрании сочинений ученого, Мечников прямо ссылается на Парацельса и других европейских виталистов – «поклонников теории целебной силы», считавших, что функция врача – лишь «вызвать целебную силу природы из дремоты». Интересно также, что, давая краткий исторический обзор учения о роли микробов в развитии болезней человека, Мечников упоминает данные этнографии о болезнетворных «злых духах», в том числе, ассоциировавшихся у ряда племен с мелкими живыми контагиями – червями, насекомыми и пр. В ходе развития науки, заключает автор, оказалось, что «летающие в воздухе тертулиановские духи могут быть видимы под микроскопом» (Мечников 1950).

Н.М.: Это интересное замечание. У ряда мусульманских народов джинны традиционно представляются в виде мух, мошек, пауков, мелких организмов, которые витают в воздухе, живут в затененных, заброшенных местах, копошатся в застоявшейся воде. В этих образах, действительно, есть нечто санитарное, натолкнувшее в свое время этнографа Глеба Павловича Снесарева8 на мысль о том, что представления о джиннах у народов Средней Азии связаны с Ангра-Манью, авестийским божеством, которое покровительствовало мухам и другим животным, ассоциируемым с трупным разложением и нечистотой (Снесарев 1969: 59). Вызывающие тревогу невидимые духи с развитием науки уступили место невидимым, но вполне материальным возбудителям различных болезней. В равной степени материальны и наши невидимые невооруженным глазом «защитники» – фагоциты.

М.Г.: Безусловно, и в докладе 1883 года, и в статье 1909 года Мечников, говоря о «целебных силах природы», имел в виду вполне материальные объекты: опсонины, антитоксины и фагоцитарные клетки крови. Поэтому речь тут идет не о витализме, а о так называемом холизме– учении о целостности. Главным же оппонентом такого холизма, по мнению Мечникова, выступал автор «целлюлярной патологии» – немецкий патолог Рудольф Вирхов9, который полагал, «что вместо прежней единой целебной силы их существует в организме множество, и сидят они в тканях» (Мечников 1950). Очевидно, что Мечников первым в современной науке постулировал тезис о системном, а не локальном характере защитных реакций организма (в частности, воспалений). И очевидно также, что мнение древних авторов о единой целебной силе организма ему импонировало больше, чем редукционизм Рудольфа Вирхова. Но, повторю, нематериальные, виталистические категории целебности были ему чужды.

Тем не менее, Мечникову в течение почти двадцати лет пришлось отражать многочисленные обвинения в телеологии и нападки со стороны представителей медицинской науки, увидевших в фагоцитозе нечто противоречащее материалистическому знанию. Поскольку тогда наука всерьез боролась с религией, Мечникова заподозрили в неладном и поставили перед необходимостью привести научные доказательства: как и почему клетки защищают организм – разве у них есть разум или, может быть, душа?

Выйти из этого спора победителем Илье Ильичу помогло то, что он был биологом-эволюционистом. Как известно, феномен фагоцитоза был им описан на примере морской звезды. Позднее Мечников очень красочно описал, как вставил шипы с розового куста под кожу «великолепных, прозрачных, как вода, личинок морской звезды». Литературная одаренность Мечникова помогла ему донести до общества свое открытие: вокруг заноз к утру собрались тельца. Этот опыт составил основу теории фагоцитов (Мечников 1946).

О том, что существуют некие клетки, которые «заглатывают» инородные частицы, было известно до Мечникова как минимум десять лет. Однако этот феномен не имел должного осмысления. Так, Роберт Кох10, обладавший непререкаемым авторитетом, полагал, что фагоцитоз лишь способствует распространению инфекции по организму, а вовсе его не защищает. Действительно, открытая этим исследователем палочка Коха, возбудитель туберкулеза, поглощённая макрофагами в процессе фагоцитоза, может очень долго сохранять свою жизнеспособность и вызывать заболевание после длительного периода бессимптомного существования. Но Мечникова авторитет Коха не смутил, видимо, в том числе и потому, что Мечников не принадлежал к врачебному сообществу, где мнению корифеев противостоять очень трудно. Поэтому он продолжил говорить и искать доказательства защитной функции фагоцитоза, относя его к механизмам тех самых целительных сил организма. Мечников, стал основоположником эволюционной иммунологии и, показал, что фагоцитоз – не дар божий, а является обретенным в ходе эволюции свойством, что он протекает по-разному (и с разной степенью эффективности) у организмов, стоящих на разных ступенях развития. Еще один аргумент, который помог Мечникову убедить науку своего времени в важности фагоцитоза, это процесс добывания пищи простейшими (например, амёбами) и внутриклеточное пищеварение одноклеточных микроорганизмов, которое к тому времени было открыто и позволило подкрепить объяснение и механизма, и целей фагоцитоза.

Н.М.: Смогла ли иммунология расстаться с наследием витализма, благодаря клеточной теории, которая активно развивается последние пару веков?

М.Г.: Правильнее здесь говорить не о «наследии витализма», а об определенных виталистических реликтах. В целом же витализм в ХХ веке уступил место материализму, но уже на этом новом базисе началась борьба холизма и редукционизма. Клеточная теория действительно помогла становлению иммунологии. В этом смысле Вирхова, обосновавшего идею о том, что функции организма складываются из функций его клеток, по сути дела, можно считать одним из отцов-основателей иммунологии, наряду с Эрлихом и Мечниковым. Но, с точки зрения «целебных сил», как мы говорили раньше, ситуация скорее усложнилась, поскольку Вирхов считал носителем «целебных сил» (как и других физиологических функций) – клетку, а Мечников отстаивал холистический, «организменный» подход. И спор о том, что является носителем функций иммунитета, иммунная клетка или иммунная система, чья функция не есть простая сумма функций клеток, не может считаться решенным наукой до сих пор.

Так или иначе, после Мечникова процесс осмысления иммунных реакций поначалу снова стал смещаться в редукционистскую «вирховианскую сторону» – когда в центр внимания опять попала клетка как более удобный объект исследования. После фагоцитов были открыты лимфоциты, к которым постепенно перешла ведущая роль в осуществлении иммунных реакций: синтезу антител, иммунологической памяти.

Исчез ли при этом витализм? Скорее да, чем нет. Но в научном сознании (скорее – в «научном подсознательном») сохраняются некие психологизированные образы, наделенные ценностными функциями (аксиологией), которые применяются к иммунным клеткам для объяснения механизма их защитных функций. Мы знаем лимфоцитов-киллеров, лимфоцитов-помощников, супрессоров и прочих. Некоторые эти функции оказались легко подтверждаемы в эксперименте. Другие – с трудом.

По всей видимости, многолетняя идея поиска именно тех иммунных клеток, которые бы оптимально нас защищали, явилась стимулом открытия множества популяций и субпопуляций лимфоцитов, моноцитов, их продуктов, а также различных субклеточных структур, обеспечивающих иммунный ответ. Возникла очень сложная картина клеточного иммунитета. В настоящий момент известно около трехсот рецепторов лимфоцитов (CD-маркеров), и новые мембранные молекулы открываются из года в год, причем, найти в этом процессе систему не просто. Ситуация настойчивого поиска иммунной клетки, нашего оптимального защитника, стала походить на древнегреческую апорию про Ахиллеса и черепаху. Мы пытаемся достигнуть ее семимильными шагами науки, а она, тем не менее, каждый раз всё дальше от нас уползает. Приходится говорить, что, следуя по пути редукционизма, иммунология в этом вопросе может соскользнуть не к системе, а к хаосу.

Технические возможности и правила комбинаторики показывают, что уже сейчас ученые с помощью оценки комбинаций клеточных рецепторов могут «вести диалог» практически с каждой иммунной клеткой, ибо количество клеток в нашем организме значительно меньше, чем количество возможных комбинаций их поверхностных рецепторов. Но в результате мы получили очень высокую индивидуальную вариабельность показателей клеточного иммунитета даже в норме, не говоря уже о патологии. Разбросы соответствующих данных у здоровых доноров так велики, что «иммунологическую норму» уже предложено рассматривать как сугубо индивидуальный феномен, то есть норму для каждого конкретного индивида.

Иммунология явилось той наукой, которая за последние сорок лет несколько раз полностью обновляла свой исследовательский методологический аппарат. На смену морфологическим методам оценки иммунных клеток в 70-е годы прошлого века пришли так называемые методики розеткообразования, затем их сменили методы изучения мембранных клеточных рецепторов с помощью моноклональных антител, основанные вначале на иммунофлуоресценции, а теперь на основе проточной цитометрии.  В итоге, внушительное количество результатов исследований, полученных на предшествующем этапе (а это – тысячи научных статей на многих языках) с запуском накопления новой информации новыми методами, как бы подвергаются забвению, уходят из научного дискурса. И такая ситуация «иммунологического сизифова труда» была свойственна отнюдь не только отечественной, но и мировой иммунологии. В результате «разбухающая» лабораторная иммунология фактически оказывается большим препятствием для адаптации иммунологических методик в клинике и осмысления их результатов (Головизнин и др. 2018).

Иммунология продолжает спускаться все ниже и ниже от общего к частному. От клеток к субклеточным структурам, белковым молекулам, генам. Этот феномен философы называют «эволюционным спуском». Если он достигнет своего дна, то под вопрос будет поставлено само понятие иммунитет. Что же касается клинической медицины, то замкнутость иммунологии в высокотехнологичных лабораторных рамках, оставляет «за бортом» рассмотрения даже органы иммунной системы.  В клинике иммунных заболеваний не применяются методы исследования in vivo тимуса (вилочковой железы) – центрального органа клеточного иммунитета. До 80% клеток иммунной системы человека находится в лимфатических узлах и подслизистом слое кишечника, однако, вопрос об их прижизненном исследовании не решается. Развитие техники и коммерческие тренды подталкивают иммунологию зарываться все глубже в клетки и субклеточные структуры, при этом целостность картины иммунной системы становится все более расплывчатой.

Н.М.: Но ведь некую целостность картины в иммунологии Мечникова обеспечивала как раз концепция целебных сил организма, корни которой уходят глубоко в витализм. И она, казалось бы, несовместима со строго эмпирическим исследовательским подходом, с материалистической наукой? Как сейчас иммунология моделирует целый человеческий организм в свете своего учения об иммунном ответе?

М.Г.: Вот в этом вопросе иммунология сильно отличается от других медицинских наук. Если физиология большинства систем человека (сердечно-сосудистой, двигательной, пищеварительной, дыхательной, опорно-двигательной, нервной) достаточно легко моделируется с помощью объектных моделей, таких как насос, газообмен, электропроводность и т.п., то модели иммунитета на уровне организма и даже на уровне взаимодействующих клеток (лимфоцит-киллер, «помощник») – иные. Они имеют «субъектный» характер и происходят как бы из другого мира. Такие базовые концепты иммунологии как «свое» и «чужое», «иммунная защита», «аутоагрессия», «иммунная память» не выводятся непосредственно из экспериментальных данных, напротив, эксперименты ставятся с учетом этих парадигм, похожих на концепты, существующие в психологии (гештальты). Они бытуют как некая данность в «научном бессознательном» и замалчиваются учеными-позитивистами, которые озабочены конкретными результатами конкретных экспериментов, объемлющих клеточный и субклеточный уровни, не поднимаясь до уровня системы органов. Современная иммунология существует словно бы в двух мирах, если мы будем пользоваться понятиями из платоновской философии: в «мире вещей» это – иммунология клеток, субклеточных структур, гуморальных продуктов иммунной системы. А на уровне организма иммунология живет в «мире идей» как проекция нашей «самости», где присутствуют модели «иммунной защиты, «иммунной памяти», «иммунной агрессии», которые сродни психологическим гештальтам. Соединить «мир вещей» и «мир идей» иммунологии не просто, как вообще не просто соединить экспериментальную науку и философию.

Если мы сделаем это, выйдет гибридная модель, причем между этими «мирами» будет существовать достаточно ощутимый зазор. Поиск единства в этой гибридной картине может привести к набирающему обороту утверждению о функциональном единстве нервной и иммунной систем человека. Действительно, в последние два десятилетия ученые вернулись к холистическому пониманию иммунитета как сложной, иерархизированной системы, но при этом накопление фактов поставило под сомнение центральную парадигму роли иммунитета как системы, защищающей наш организм от материала, несущего признаки генетически чужеродной информации. Ведь обмен генетической информации между клетками, в котором участвуют, например, вирусы, является центральным фактором эволюции, в том числе, эволюции самой иммунной системы. Получается, что, охраняя нас от такого обмена, иммунитет должен был бы встать на пути эволюции? В связи с этим парадигма иммунной защиты была переосмыслена в пользу того, что главным для иммунитета оказалась не чужеродность, а опасность, которая может исходить как от внешних, так и от внутренних агентов. И действительно, у микроорганизмов были открыты так называемые PAMPs (pathogen-associated molecular patterns) – эволюционно консервативные белковые структуры, которые в первую очередь распознаются клетками врожденного иммунитета. Далее, как оказалось, иммунная реакция может вызываться не только экзогенными (чужеродными) структурами, но и эндогенными молекулами, несущими сигнал «опасности». Помимо «PAMP-ов» были открыты эндогенные молекулы «опасности» или алармины (их еще называют DAMPs – danger-associated molecular patterns). Это позволило объяснить механизмы «стерильного», аутоиммунного воспаления, проходящего без участия сторонних микроорганизмов.

Но «перезагрузка» парадигмы иммунитета неожиданно сдвинула его в сторону еще большей субъектности, и, если угодно, «разумности» и телеологичности. Ибо «сигнал опасности», во-первых, категория очень изменчивая и ситуативная, во-вторых, насыщена аксиологией – ценностной характеристикой. Действительно, E.coli – «кишечная палочка», несущая одни и те же «PAMP-ы», обитая в кишечнике, является полезным для человека сапрофитом и не вызывает на себя иммунной реакции, а попадая в мочевыводящие пути, становится патогеном, провоцируя воспаление. Если материальная природа генетической чужеродности в целом ощутима, то в чем материальная природа и механизмы реализации «сигнала опасности»? Науке еще предстоит дать ответ на этот вопрос.

Н.М.: Гибридные модели очень современны в гуманитарном дискурсе, во всяком случае, с развитием постструктуралистской оптики они то и дело возникают в культурологии, социологии, искусствоведении, культурной антропологии. Но для медицины и естественных наук это не так характерно, если не считать биотехнологии, которые широко пользуются гибридными моделями. Давайте сравним иммунную систему, представляемую фактически в режиме двух камер, сообщающихся или не очень, с сердечно-сосудистой системой человека. Все ли в ясно и последовательно в последней с точки зрения современной физиологии?

М.Г.: В сердечно-сосудистой системе по сравнению с иммунитетом все гораздо более понятно, и этому еще в XIX в. помогла механика. Сердце и сосуды человека описывались при помощи механических моделей, которые медицина взяла на вооружение. Кровеносная система мыслится как машина, по образу механизированного водопровода. Это не особенно сложная, но весьма функциональная машина. Орган здесь представляется насосом, а его клеточные и субклеточные структуры являются факторами накачивания. Конечно, в реальности все сложнее, но, «трансуровневая модель» насоса-водопровода оказалась очень надежной. Так что кардиологии нельзя отказать в совершенной рациональности и, скажем так, самодостаточности. Вообще научно-техническое развитие очень помогло медицине в том, чтобы понять и представить, как работает человеческий организм. Не всегда это удавалось сделать так красиво, как вышло с сердечно-сосудистой системой, но тем не менее.

Что касается иммунной системы, то, как я уже говорил, на уровне клеточной кооперации ее субъектные модели, включая «сигнал опасности» пока еще выглядят больше как некие метафоры (к которым относится и само слово «кооперация»). И это в последние десятилетия замечено исследователями-гуманитариями (Martin 1994). Они же отметили, что в XX веке иммунологи стали заимствовать для объяснения работы иммунной системы некоторые социальные и политические реалии. XX век был очень воинственный, как мы помним, и это нашло свое отражение в осознании модели иммунной системы, которая, по мнению ряда исследователей, в своей сути «милитаристская», и должна постоянно с кем-то или с чем-то бороться, от кого-то обороняться, кого-то убивать. В том числе, в рамках «милитаристской модели» возникло понятие аутоиммунитет, развилось представление об иммунной системе на ткани организма-хозяина. В популярной литературе и в интернет-сети можно найти огромное количество «милитаристских имиджей» иммунной системы. Чтобы объяснить вам, как она работает, вам покажут схемы, на которых иммунные клетки – это воины во всеоружии, а вся система – крепость, терпящая осаду. Разделение клеток и тканей на «свои» и «чужие», «чужеродные» – отсюда же.

Н.М.: А ведь примерно по той же милитаристской логике в свое время разрабатывали идею лечения подобного подобным: бей врага его же оружием…

М.Г.: Это можно объяснить тем, что в вопросах борьбы с болезнью понятие о «своем» и «чужом» возникало априорно, как проекция нашей «самости» на внешние объекты. Это имело место и в виталистичекую эпоху, и в настоящее время. Логика образов схожая, заимствованная из жизни. Есть точка зрения, что политика «разрядки» между СССР и США в 70-80-е годы породила и другие, уже «не милитаристские», социальные метафоры иммунной системы, в частности, «сетевую модель» иммунной системы, автор которой Нильс Ерне11 показал, как иммунная система существует в «мирное время», то есть в отсутствии «сигнала опасности» (Jerne 1974). Он получил за свое открытие Нобелевскую премию в 1984 году. Но это, скорее, исключение. В целом «социальные метафоры» продолжают существовать в «научном бессознательном» или, в лучшем случае, на страницах научно-популярной литературы.

Н.М.: Отмечу, что метафоры и концепты социального порядка, которые пришли в иммунологию и претерпели там перековку на медицинский язык, иногда снова возвращаются в гуманитарную сферу, уже как заимствования из иммунологии. Иммунитет в качестве образа используется для объяснения политических процессов в философии Петера Слотердайка, у которого человечество занимается поиском совместных сфер-иммунитетов. Другие исследователи, развивая идеи Бруно Латура12 и Мишеля Фуко13, тоже прибегают к понятийному аппарату иммунологии. К слову, в этом русле у Эда Коэна уже оформилось понимание иммунитета как «биополитического гибрида» (Сивков 2014). Иначе говоря, иммунологические модели проходят двойную систему кодирования: от гуманитарной сферы в медицинскую и обратно. Впрочем, сам термин «иммунитет» с давних пор употребляется в обоих сферах: в римском праве и в медицине. Возможно, судьба иммунологии – быть связующим звеном между биомедициной и гуманитарным знанием.

Я попрошу Вас сделать некоторые выводы: насколько ощутимо виталистское наследие в современной иммунологии, какую нишу оно там занимает и какие перспективы в развитии данной науки мы можем предположить, если исходить из обрисованной выше структурной неоднородности моделей иммунной системы?

М.Г.: Представления о том, что организм обладает целебной силой, как некой холистической сущностью, что эта сила способна хорошо или плохо бороться с болезнями, действительно, возникли еще в виталистическую эпоху. Примечательно, что приход в науку материалистического мировоззрения не привел к отказу от подобных «универсалий», и пример Мечникова показывает, что вопрос о материальных «целебных силах», рассматривающийся в рамках «материалистического холизма», сформировал научную парадигму иммунной системы, которая сохраняет свою актуальность и поныне. Парадокс современной иммунологии заключается в том, что со времен Мечникова она существует как бы в двух параллельных мирах: в «в мире вещей» – это фагоциты, другие иммунокомпетентные клетки и их продукты: антитела, цитокины и другое, а также гены, которые их кодируют.  И в то же время существует иммунология «в мире идей» с категориями «своего» и «чужого», «иммунной защиты своего», «сигнала опасности» и другими подобными категориями, которые, по-видимому, являясь проекциями нашей индивидуальности, ощущались за много веков до современной иммунологии, и не только в европейской медицине, но и в традиционных медицинах Востока. И если научность «мира вещей» в иммунологии не вызывает сомнения, то «миру идей» еще предстоит стать предметом осмысления. Другой вопрос, что борьба мировоззрений существует и в наше время, и в современной ситуации материализм нередко подменяется позитивизмом. А в позитивизме, как известно, есть концепция «негативного», метафизического знания, куда нередко и попадают упомянутые субъектные категории иммунологии.

Но жизнь ставит вопрос об интеграции двух миров иммунной системы, и уже от этого будет зависеть исход: смогут ли иммунологи построить многоуровневую, связную и убедительную модель иммунитета, поднимаясь с молекулярно-генетического уровня до уровня целого организма, либо не смогут и продолжат зарываться все глубже во множество микроструктур. Последний сценарий может привести к утрате смысла таких понятий как иммунитет, иммунная норма и остальных, которые с ними связаны или из них вытекают.

Не хочу сказать, что все выглядит так мрачно. Во-первых, давно на повестке дня стоит концепция интеграции иммунной и нервной системы – так сказать, двух индивидуальностей человека. Во-вторых, в контексте медицинской антропологии интересно рассмотреть оптимистический сценарий, который предлагает американская исследовательница Эмили Мартин (Martin 1994). Обширная работа Мартин с респондентами, врачами и пациентами натолкнула ее на ряд интересных выводов. Один из них заключается в том, что существование иммунологии в двух мирах, о которых я говорил, может быть залогом диалога и сближения разных медицинских систем: европейской медицины, или, как мы говорим, биомедицины, с одной стороны, и традиционной медицины, с другой. Ведь и биомедицина, и гомеопатия, и китайская традиционная медицина, хотя и по-разному, используют категории иммунной защиты или тех самых целительных сил организма, которые находились в центре медицинских теорий Парацельса, и о которых упомянул в 1883 году в своей лекции на съезде врачей Илья Ильич Мечников.

Примечания:

1 Эрлих, Пауль (1854–1915) – немецкий врач, иммунолог, бактериолог, химик, основоположник химиотерапии, лауреат Нобелевской премии в области физиологии и медицины (1908).

2 Мечников, Илья Ильич (1845–1916) – русский ученый (микробиолог, цитолог, эмбриолог, иммунолог, физиолог и патолог), лауреат Нобелевской премии в области физиологии и медицины (1908), один из основоположников эволюционной эмбриологии, первооткрыватель фагоцитоза, создатель сравнительной патологии воспаления, фагоцитарной теории иммунитета, основатель научной геронтологии.

3 Парацельс (Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, 1493–1541) – швейцарский алхимик, врач, естествоиспытатель, натурфилософ эпохи Возрождения, астролог, один из основателей ятрохимии. Критиковал идеи древней медицины, способствовал внедрению химических препаратов в медицину.

4 Ганеман, Самюэль Фридрих Христиан (1755–1843) – немецкий врач, доктор медицины, основатель гомеопатии.

5 Абу Бакр Мухаммад ар-Рази (Разес, 865 – 925) – персидский ученый-энциклопедист, врач, алхимик и философ, повлиявший на развитие европейской медицины. Многие сочинения Ар-Рази были переведены на латинский язык и стали классическими.

6 Ярилин, Александр Александрович (1941–2013) – советский и российский специалист в области иммунологии, исследователь молекулярных и клеточных аспектов физиологии тимуса.

7 Дженнер, Эдуард Энтони (1749–1823) – английский врач, изобретатель перовой в мире вакцины против натуральной оспы, разработанной на основе вируса коровьей оспы, первый руководитель Ложи оспопрививания в Лондоне (1803).

8 Снесарев, Глеб Павлович (1910–1989) – советский этнограф, специалист в области истории религиозных верований народов Средней Азии. Исследовал также вопросы этногенеза и этнического состава населения этого региона.

9 Вирхов, Рудольф Людвиг Карл (1821–1902) – немецкий ученый и общественный деятель, врач, патологоанатом, гистолог, физиолог, один из основоположников клеточной теории в биологии и медицине, основоположник теории клеточной патологии в медицине. Также занимался археологией, антропологией, палеонтологией. Депутат германского Рейхстага от г. Берлин (1880 по 1893).

10 Кох, Роберт Генрих Герман (1843–1910) – немецкий микробиолог, лауреат Нобелевской премией по физиологии и медицине (1905). Открыл бациллу сибирской язвы, холерный вибрион и туберкулезную палочку, создал и усовершенствовал некоторые микробиологические технологии, сделал ряд важных открытий в области социальной гигиены и здравоохранения.

11 Ерне, Нильс Кай (1911–1994) – датский иммунолог, открывший принцип продукции моноклональных антител, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине (1984).

12 Латур, Бруно (род. 1947) – французский социолог науки и философ, один из основоположников акторно-сетевой теории.

13 Фуко, Мишель (1926–1984) – французский философ, исследователь сексуальности, теоретик культуры и историк, автор таких концепций как археология знания и биополитика, яркий представитель антипсихиатрии.

Библиография

Головизнин, М. В. (2018) «Herba est ex luce». К вопросу о неконвенциональной медицине в ревматологии, Русский медицинский журнал, № 4(I), с. 25–30.

Головизнин, М.В. (2017) Белые одежды с испачканной изнанкой, или Как гомеопатию делают лженаукой, Медвестник (https://medvestnik.ru/content/interviews/Belye-odejdy-s-ispachkannoi-iznankoi-ili-Kak-gomeopatiu-delaut-ljenaukoi.html) (03.10.2019).

Головизнин, М.В., Тимофеев, В.Т., Лахонина, Н.С., Булдакова, Ю.Р. (2018) Иммунологические исследования в ревматологической клинике. Путь длиной в семь десятилетий, Русский медицинский журнал, № 12(II), с. 92–98.

Добровольская, Н.Е., Ромодановский, П.О., Баринов, Е.Х. (2012) Этико-правовые аспекты клинических исследований, Философские проблемы биологии и медицины, Свобода и ответственность: сборник статей, 6, М.: Принтберри, с. 325–329.

Лосев, А.Ф. (2000) История античной эстетики. Том 1. Ранняя классика, М.: АСТ.

Мечников, И.И. (1946) Мое пребывание в Мессине. Из воспоминаний прошлого. Страницы воспоминаний, М.: Изд-во АН СССР, с. 74–75.

Мечников, И.И. (1952) О целебных силах организма, Акад. собр. соч., т. 7., М.: Медгиз, с. 389–409.

Мечников, И.И. (1950) О целебных силах организма, Акад. собр. соч., т. 6., М.: Медгиз, с. 22–29.

Сивков, Д. (2014) Парадоксы аутоиммунитета. Предисловие к переводу Эда Коэна, Социология власти, №4, с. 174–181.

Снесарев, Г.П. (1969) Реликты домусульманских верований и обрядов у узбеков Хорезма, М.: Наука.

Хаитов, P.M., Игнатьева, Г.А., Сидорович, И.Г. (2000) Иммунология, М.: Медицина.

Ярилин, А.А. (2008) «Золушка» становится принцессой, или Место биологии в иерархии наук, Экология и жизнь, № 12, с. 4–11.

Jerne, N. K. (1974) Towards a network theory of the immune system, Annales d’immunologie, 125C (1–2), pp. 373–389.

Klebs, A. C. (1913) The Historical Evolution of Variolation, Johns Hopkins Hospital Bulletin, № 24, pp. 69–83.

Martin E. (1994) Flexible bodies: the role of immunity in American culture from the days of polio to the age of AIDS, Boston: Beacon Press.

References

Dobrovol’skaia, N.E., Romodanovskii, P.O., Barinov, E.Kh. (2012) Etiko-pravovye aspekty klinicheskikh issledovanii [Ethical and legal aspects of clinical research], Filosofskie problemy biologii i meditsiny, Svoboda i otvetstvennost’: cbornik statei [Philosophical problems of biology and medicine, Freedom and responsibility: collection of articles], 6, Moscow: Printberri, pp. 325–329.

Iarilin, A.A. (2008) «Zolushka’ stanovitsia printsessoi, ili Mesto biologii v ierarkhii nauk [«Cinderella» becomes a princess, or Place of biology in the hierarchy of sciences], Ekologiia i zhizn’ [Ecology and life], № 12, pp. 4–11.

Goloviznin, M. V. (2018) «Herba est ex luce’. K voprosu o nekonventsional’noi meditsine v revmatologii [“Herba est ex luce”. On the issue of unconventional medicine in rheumatology], Russkii meditsinskii zhurnal [Russian Medical Journal], № 4(I), pp. 25–30.

Goloviznin, M.V. (2017) Belye odezhdy s ispachkannoi iznankoi, ili Kak gomeopatiiu delaiut lzhenaukoi [White clothes with a dirty side, or How homeopathy is done by pseudoscience], Medvestnik (https://medvestnik.ru/content/interviews/Belye-odejdy-s-ispachkannoi-iznankoi-ili-Kak-gomeopatiu-delaut-ljenaukoi.html) (03.10.2019).

Goloviznin, M.V., Timofeev, V.T., Lakhonina, N.S., Buldakova, Iu.R. (2018) Immunologicheskie issledovaniia v revmatologicheskoi klinike. Put’ dlinoi v sem’ desiatiletii [Immunological studies in a rheumatology clinic. Seven Decade Path], Russkii meditsinskii zhurnal [Russian Medical Journal,], № 12(II), pp. 92–98.

Khaitov, P.M., Ignat’eva, G.A., Sidorovich, I.G. (2000) Immunologiia [Immunology], Moscow: Meditsina.

Losev, A.F. (2010) Istoriia antichnoi estetiki [The history of ancient aesthetics]. Vol 1. Ranniaia klassika [Early Classics], Moscow: AST.

Mechnikov, I.I. (1946) Moe prebyvanie v Messine. Iz vospominanii proshlogo [My stay in Messina. From the memories of the past]. Stranitsy vospominanii [Pages of Memoirs], Moscow: AN USSR, pp. 74–75.

Mechnikov, I.I. (1952) O tselebnykh silakh organizma [About the healing powers of the body], Akad. sobr. soch. [Academic Collected Works], vol. 7., Moscow: Medgiz, pp. 389–409.

Mechnikov, I.I. (1950) O tselebnykh silakh organizma [About the healing powers of the body], Akad. sobr. soch. [Academic Collected Works], vol. 6., Moscow: Medgiz, pp. 22–29.

Sivkov, D. (2014) Paradoksy autoimmuniteta. Predislovie k perevodu Eda Koena [The Paradoxes of Autoimmunity. Preface to Ed Cohen’s Translation], Sotsiologiia vlasti [Sociology of Power], №4, pp. 174–181.

Snesarev, G.P. (1969) Relikty domusul’manskikh verovanii i obriadov u uzbekov Khorezma [Relics of pre-Islamic beliefs and rites among the Uzbeks of Khorezm], Moscow: Nauka.